— И что же, он никогда не… расслаблялся? — с сомнением спросила Кимбра.
Вулф адресовал брату неодобрительный взгляд, а жене — обаятельнейшую из своих улыбок.
— Дракон вечно преувеличивает. А тебе бы не стоило спрашивать, ты и так знаешь ответ.
Кимбра вспыхнула, опустила взгляд и принялась двигать пищу по тарелке, притворяясь, что ест. О да, она знала ответ, еще как знала, поскольку на себе испытала все знания и все умения, приобретенные Вулфом в беседах с кузнецами и литейщиками.
— Тебе нужно больше есть, — заметил Вулф. — Тем более что ты столько хлопотала над этим аппетитным ужином.
Кимбра припомнила, как он приказал, вот именно приказал ей присмотреть за тем, чтобы ужин удался на славу, и запротестовала:
— Уверяю, хлопот было не так уж много.
— Не скромничай!
— Вкусную пищу так же легко готовить, как и невкусную, — заметила Кимбра, — нужно только иметь некоторый опыт.
— В самом деле, с чего это ты вдруг заскромничала? — не унимался Вулф. — Чтобы устроить такой пир, нужно вылезти из кожи вон, никак не меньше.
— Вовсе нет! Мне не пришлось.
— Вот уж не поверю. Ты же не скажешь, что все это дело рук одной лишь прислуги? Наверняка ты стояла у них над душой не один час, следила за каждым движением, лично отмеряла все приправы и, уж конечно, пробовала каждые три минуты.
— Нет, нет и нет! — не выдержала Кимбра.
И тут же опомнилась, заметив, что муж искренне забавляется ее негодованием. Он играл с ней, как рыбак с рыбкой: хорошенько наживил крючок, водил его и подергивал, подстегивая едва подавленный гнев, будоража уязвленную гордость. В конце концов ему удалось подловить ее, да как ловко! Вулф не только развлекался сам, но и развлекал брата, хотя тот и старался не выказывать этого так откровенно.
Кимбра огляделась, и ей показалось, что буквально каждый из присутствующих, включая самого малого ребенка, вдруг сунул нос в тарелку или спешно обратился зачем-то к соседу по столу. Выходит, всем было дело до того, что происходит между ярлом и его супругой. Напряжение момента давило на нее, как невидимый пресс. Отчаянно хотелось вернуть мир и согласие, что царили между ней и Вулфом так недолго, и было страшно, что на их место придут раздоры.
— Вулф… — начала Кимбра.
— Разве я уже не «муж твой»?
Он произнес эти два слова именно так, как до этого она: пренебрежительно и с вызовом, — и Кимбру передернуло. Но потом он улыбнулся и тем окончательно сбил ее с выбранного курса.
— Муж мой… — прошептала она мягко.
— Это уже лучше.
Он наклонился, придвинулся ближе, так что заслонил собой весь огромный зал, весь остальной мир.
— Но все же… все же я предпочитаю, когда с твоих губ слетает мое имя, — произнес он, овевая ее жарким дыханием, совсем тихо, так, что лишь она могла это слышать. — Особенно мне по душе, когда оно слетает с них помимо твоей воли.
Кимбра была ошеломлена, сбита с толку, взволнована. От прохладной отстраненности, с которой она поклялась себе отныне держаться, не осталось и следа. Все дрожало, все рушилось в ней, в том числе стены, в кольцо которых она когда-то заключила свои чувства. Она видела их мысленным взором — как они тают, все больше напоминая марево над горизонтом. Это ужасало, потому что стены защищали ее от переполнявшей мир боли, но это и влекло, потому что кольцо их было еще и тюрьмой, где она томилась столько лет.
Выйти в мир… стать свободной… жить!
— Что с тобой?
Вулф смотрел на Кимбру, его потемневшие глаза были полны тревоги. Он протянул руку и легко, едва ощутимо погладил жену по щеке. На сей раз это была неподдельная забота, и он проявил ее именно тогда, когда Кимбра особенно в ней нуждалась. В эти мгновения она чувствовала себя очень беззащитной.
Она хотела заверить, что все в порядке, но горло стеснилось, и на глаза навернулись слезы.
Вулф мысленно проклял все интриги, все придворные игры на свете. Он встал, подхватил Кимбру на руки, и тотчас в трапезной наступила мертвая тишина. Все повернулись.
— Леди Кимбра устала, — заявил он тоном, не терпящим возражений, в том числе и от нее, и зашагал к выходу, держа свою ношу в сгибе руки, как ребенка, так что волосы струились у него по плечу.
— Все подумают, что я неженка!
— Вот еще! — бросил Вулф, не замедляя шага. — А если и подумают, что тебе за дело до этого?
— Но ведь это важно, что они думают!
На этот раз он слегка замедлил шаг, чтобы вглядеться ей в лицо. Луна уже взошла, в ее серебристом свете Кимбра выглядела умопомрачительно белокожей. Помимо обычной вспышки страсти, он ощутил что-то еще — нежное, бережное.
— Почему важно?
— Потому что твой народ стал теперь и моим. Что странного в том, что мне хочется добиться его уважения?
Неужели это правда, подумал Вулф, неужели она приняла свою участь в такой короткий срок и после столь неудачного начала? Можно ли в это поверить? Ему вдруг пришло в голову, что Кимбра куда больше тревожится за брата, чем он до сих пор думал, иначе как объяснить эту ее близость к слезам? Вместе с раскаянием пришла решимость покончить с отсрочками.
Скоро он сделает то, что должен. Скоро, но не теперь. Не в эту ночь, полную лунного сияния и аромата лаванды. Не тогда, когда постель в двух шагах.
Вулф распахнул дверь жилища ударом ноги, прошел, чуть пригнувшись, под скрещенными боевыми топорами — знаком высшей власти, — и оставил весь остальной мир за порогом. Ставни оставались открытыми, помещение было заполнено лунным сиянием. Свежие простыни на кровати пахли летом, потому что хранились вперемешку с травами в холщовых мешочках. Прежде он решил бы, что это излишняя и потому глупая роскошь, но теперь этот маленький штрих напомнил о том, что привнесла в его жизнь прекрасная англичанка.